(историческая драма)

Часть первая
Шпанберг. Русские версты.


Санкт-Петербург. Февральский ветер.
Державной гулкой мостовой
Пошел обоз в холодном свете
Над обмороженной Невой.
Молчит угрюмая столица.
Стоят прислушавшись дворцы :
Кто в государстве воцарится, -
Творцы, пройдохи, подлецы?
Обозы вовремя успели
Уйти к востоку, видит бог.
Агонизируя в постели,
Царь их дослал в стволы дорог.
На экипаж теперь не ляжет
Пятно послепетровских смут.
Поросшие тайгою кряжи
Их бездорожьем перетрут
И версты заново замесят
Как открывателей земли.
В Охотск идти ни день, ни месяц, -
Два года к океану шли!

Наибездорожнейшей дорогой,
Стирая души о снега,
Шла от острога до острога
Команда к дальним берегам.
Из канцелярий, полных браги,
Глядели местные "князьки"
На предписанья и бумаги
С гримасой лени и тоски.
В Якутске трезво рассудили,
Хлебая зелено вино:
Царь далеко, да и в могиле,
А эти - сгинут все равно,
Ведь бесконечнее Сибири
Одна лишь вера, да и та
Покинет их в пропащем мире, -
Снегах Юдомского Креста.
Но звал команду сквозь метели
Накатом волн Охотский порт.
И моряки остервенели,
Крошили зубы земских морд.
Сквозь подлость местных шарлатанов,
Сквозь неприкрытый саботаж
Указа именным тараном
В Охотск ломился экипаж,
Безжалостно и фанатично
Шел по Сибири, как орда,
Как обнаглевшая опрична
Распоряжался в городах.
И, где прошла стезя обозов,
Забравших и мужчин и скот,
Туземцы погружались в слезы, -
Редел и вымирал народ.
А экипаж все лез из кожи,
Во имя цели бил, стрелял...
Как жутко все это похоже
На нашу веру в идеал!

Датчанин Шпанберг ярый, лютый,
Помощник Беринга и вор
Плетьми прокладывал маршруты
Своей команде через бор,
Давил малейший приступ смуты,
Внушал презрение и страх,
И запряженные якуты
Могилами столбили тракт.
Но лишь его жестокий гений
Толкал обозы на восток.
Указ, не терпящий сомнений,
Был, словно идеал, жесток.
И мягкий Беринг не довел бы
Ему доверенных людей
Сквозь жен рыдающие толпы
И чащу диких областей.
А в этой чаще, у Юдомы,
Жуя от голода ремни,
Тащили через буреломы
Казенный провиант они.
Без фуража все кони пали.
Проводники в бегах. Беда.
Светясь в горячечном накале,
Команда перла в никуда!
Как очищение от скверны,
Одно из самых гиблых мест,
Отсеивало всех неверных
Урочище Юдомский Крест.
Пурга ревела зла и встречна,
Хрип исторгался из груди.
И заметала днями Вечность
Назад ведущие пути...

Часть вторая.
Чириков. Открытие Аляски.


Утро. Сопки. Зеркало Авачи [1]
Южный ветер вывел из губы.
Чаек, заходившихся от плача,
Распугал гром пушечной пальбы.
Салютуя порту, пакетботы [2]
Уходили галсами на юг.
Позади ошибки и просчеты,
Ложь и беззастенчивость хапуг,
Неудача первого похода,
Петербург, растрескавшийся трон,
Делавший в Империи погоду,
Пахнущий конюшнею, Бирон [3].
За Петром ушли небесной ротой
Чистые и светлые умы.
Выжили подонки и сексоты,
На губах которых, - жажда тьмы.
Ногти на ногах императрицы
Занимали больше, чем страна.
Шутовством издергана столица.
Лишь команда прошлому верна.
Но и в ней бироновщины вирус
Ел ушедших во второй поход.
У кого на Беринга зуб вырос,
У кого на Шпанберга. И вот
Дисциплины словно не бывало, -
Пасквили, доносы, рапорта.
Словно парус, душу этим шквалом
Изорвало. С пеною у рта
Грызлись лейтенанты меж собою,
Лаялись до хрипа штурмана...
Все осталось за чертой прибоя.
Слава Богу ! Чистая волна.

"Павел" был ведущим. Шли с опаской,
Проверяя лотом глубину,
Не туда, где хвойная Аляска,
А на юг, - в бредовую страну.
Рассекая штормовые мили,
Шли по... суше, аки по воде !
Да, на карте пьяницы Делиля
Материк на этой широте.
Данный экспедиции Сенатом,
Лжеадьюнкт, на подлости горазд,
Этот галл, ничтожный, словно атом,
Был весомее, чем весь балласт.
По его совету Землю Гамы [4],
Бред сивушный, упуская дни,
Как завязку всей цинготной драмы
Затянули на зубах они.
Насквозь протаранив "сушу" эту,
Злые, повернули ост-норд-ост.
Кончились терпение и лето.
Свод пылал татуировкой звезд.
Но попали в полосу тумана.
Он опутал снасти, словно бинт.
Ни глухая ругань барабанов,
Ни пальба, ни вдовьи вопли рынд
Не спасли команд. Осиротели,
Разошлись в тумане корабли.
Рок сорок девятой параллели
Разлучил искателей земли.

Небеса, дырявые, как сито,
Дождь не просыхавший, как Делиль.
Но мечта, желаннее амриты [5],
Пропитала паруса и киль.
Чириков решительно и смело
Вел "Святого Павла". И тогда
В сонной дымке снегом забелела
По бушприту горная гряда.
Чувства открывателей Америк...
Радость отложили на потом.
Океан врезался в дикий берег
Бухты указующим перстом.
К берегу, с Дементьева лангботом [6],
Уходило десять человек.
Сумрака беззубая зевота.
Ожиданье. Каждый день, как век.
Ни костра, ни выстрелов. А мели
Не дают приблизиться к мечте.
И, на шлюпках, взяв людей, Савельев
Устремился... и исчез, как те.
И помочь им, как не тужься, нечем, -
Шлюпок нет и камни на пути.
Штормом загасив надежды свечи,
Ураган приказывал уйти.
Злость американского Борея [7]
Забивала волны в плоть бортов.
Распускались паруса на реях,
Словно грозди траурных цветов.

Без воды, с противным ветром споря
Шли на ощупь из небытия.
Дрейф. Туманы. Берингово море
Чирикова морем звал бы я.
"Павла" била пасмурная осень
И цинга косила экипаж.
Страшной чернотой распухших десен
Награждало небо за вояж.
Растрясло до тошноты иконы
И, казалось, грянет Страшный суд.
Пакетбот болтался медальоном
На цепи туманных Алеут.
Капитан в бреду. Но искры духа
Просветляли бред, как фонари.
И тогда он вел журнал. Так сухо,
Словно от безводицы внутри:
Смерть. Счисленье. Остров. Смерть. Счисленье.
Лейтенант вцепившийся в штурвал.
Словно для бритья просторы пеня,
Шквал матросов с палубы сбривал.
Но, исчезнуть не имея права,
До Авачи все-таки дошли
Эти демиурги русской славы,
Эти открыватели земли.
Белизной больничных коек берег
Принимал в объятия бродяг.
И кричал в пространство: - Беринг! Беринг!
Трепетный авачинский маяк...

Часть третья.
Беринг. Остров Юлиана


Конец. Апокалипсис. К небу,
Взрывая швартовы широт,
Вздымала языческой требой
Седая волна пакетбот.
Истерика рындовой меди,
Которую мучила тьма,
Как плач из античных трагедий
Сводила пространство с ума.
И смерть над командой витала,
Разя стемфалийским крылом.
От самой Америки шквалы
Грозили. Все к этому шло...

Полутора сутками позже
Чем “Павел” Аляску нашли.
Туманы твердели, что кожи
На ветках таежной земли.
В предчувствии бури и мрака
Грубили у скал буруны.
Часы на осмотр Кадьяка,
И прочь из ненастной страны.
Черна от цинготного мора
Команда по вантам ползла.
Достигнута цель командора, -
Бессмертие... холод и мгла.
В каком обретаются месте
Не знали. Быстрее домой!
Авача на тысячу двести
Бушующих миль за кормой.
Усталый маневр оверштага.
Туманы. Промеры. Зюйд-вест.
Аляска зачеркнута флагом, -
Крест на крест. Андреевский крест.

Конец. Апокалипсис. Буря
Создала завесу из брызг.
Копытами молний в аллюре
Оснастка изорвана вдрызг.
А клотик, во зло или в милость
Горел на потеху ветрам.
Команда в надежде крестилась,
Деньгу собирала на храм.
Казалось, воскресло былое, -
Несло пакетбот в облака,
Туда, где из волчьего воя
Рождался отряд Ермака,
Чтоб люди осмыслили силу
Желанья неведомых стран.
Все спуталось. Как у Эсхила
С небес нисходил океан.
Град. Мертвые за борт, - акулам...
Но, что это? Братцы! Земля!!!
Жглась пена на каменных скулах,
"Петру" катастрофу суля.
- А берег-то чуждый и гладкий, -
Им Беринг пророчил беду.
Но выли: -Камчатка! Камчатка!
Слепые матросы в бреду.
Был вытащен водки бочонок.
Гуляй оциноживший люд!
Безумный шабаш обреченных.
Веселие в склепах кают.

Похмелье жестокое. Остров.
Безлесны, безлюдны холмы.
Китовый обглоданный остов,
Как ребра грядущей зимы.
Раскаянье комкалось в горле,
Но "Петр" лежал на мели.
Больные безудержно мерли,
Едва достигая земли.
Живые копали могилы.
А стаи голодных песцов
Сгрызали носы, рвали жилы
У теплых еще мертвецов.
И виделась выходом ада
Служителям эта страна.
Пролила тоску Навидада[8]
На берег песчаный волна.
Колумбовою сединою
Отбеливал головы снег.
Прилив нарастал за спиною
И с ним в апогей рвался век...

Прибой отбивал свои склянки.
Пылал раскалившийся лоб.
Засыпанный Беринг в землянке
Дрожал. Командорский озноб
Тряс море, тайгу до Урала,
Россию, Европу, весь мир.
Ни пенсии, ни адмирала.
Все стихло. Почил командир

Цинга, словно шторм утихала.
Зимовка. Землянки. Тоска.
А волны все лезли на скалы,
Твердя, что Камчатка близка.
Прошел где-то рядышком "Павел".
Кто в святцах? Святой Юлиан!
Так остров и назван. Проставил
На карте его капитан,
"Петра" не заметил и, хмурясь,
Увел пакетбот свой за кряж.
Болтался, изорванный в бурях,
Созвездий густой такелаж.
Валы завивались, как букли
Сенатских седых париков.
На острове мерли и пухли.
Россия была далеко.

Эпилог

Им удалось вернуться. Но
Никто не ждал их с поцелуем.
Как испокон заведено,
В России подвиг наказуем.
Отчеты, перечни растрат, -
Знакомый почерк фарисейства.
И экипаж опять распят
На следствии Адмиралтейства.
Ходил ли Шпанберг на Япон
Или хлестал в Охотске водку?
Не разобрать? Приговорен.
И, для порядка, сел в колодки.
Забытый Чириков болел,
В бреду чахотки лез на ванты
И, наконец, заткнул пробел,
Догнал покойную команду.
Неблагодарность, - страшный бич,
До сей поры державу хлещет.
Сперва дают “в атаку” клич,
А после, тех, кто выжил, - в клещи.
В года общенародных смут
И поисков живого света
“Не пропадет ваш скорбный труд”,
Но пожалеете об этом.
И, все же, суть предрешена.
И, независимо от строя,
Россией, как ведром вина,
Упиться до смерти героям...

 

17 марта - 04 апреля 1991 г.

[1] Авача (Авачинская губа) – бухта г. Петропавловска
[2] Пакетботы – маломерные двухмачтовые корабли 2-й Камчатской экспедиции
[3] Бирон – фаворит императрицы Анны Иоановны
[4] Земля Гамы – мифическая суша к юго-востоку от Камчатки
[5] Амрита – в древнеиндийской мифологии чудесная пища богов
[6] Лангбот – большая шлюпка
[7] Борей – в древнегреческой мифологии бог северного ветра
[8] Навидад – первый форт, основанный Колумбом в Новом Свете

назад